Дикі звірі.
Кинута в клітку зграя диких, скажених звірів. Ось хто вони.

Катон загострює кинджал, показово не дивлячись на Мірту. Йому не хочеться знати, що вона про це думає. Засуджує чи ні, нажахана вона чи ні — йому байдуже.

Але потреба виправдатись все одно  сидить в печінці. Це не повʼязано з Міртою, глядачами, що втупили свій погляд по ту сторону екрана на його спітніле брудне обличчя, яке напевно взяли крупним планом, це повʼязано з ним самим — ніби він раніше задумувався про моральність своїх вчинків, ніби це щось взагалі означає тут, на Арені.

— Чисто математично, — він продовжує заточувати
кинджал, хоча останній і без того достатньо гострий, аби розрізати навпіл підкинутий у повітря листок паперу, — У нас вдвох буде більше шансів, ніж сам на сам.

І Марвел при цьому розкладі їм тільки заважав. Катон намагається не думати про Марвела. Рішення вбити його прийшло швидко і болісно водночас, проте недостатньо боляче для того, аби Катон передумав. З часів Академії Катон знав, що на Арені, як і в житті, не існує дружби. Є тимчасово вигідне партнерство, яке зрештою закінчується.

Мірта продовжує мовчати, Катон продовжує не дивитись на неї. Тіло Марвела, напевно, вже встигли поглинути залізні щелепи капітолійського монстра. Проста математика — якщо не Марвел, то згодом забирали би так вже його.

Катон вміє прораховувати ризики.
Двоє краще, ніж один.

«Переможцями можуть стати двоє трибутів, якщо вони з одного Дистрикту». І краще це будуть вони, ніж та сука з Дванадцятого та її хвостик, які досі чомусь живі.

— Вибач, що позбавив тебе можливості вбити мене в той момент, — каже він уїдливо і нарешті відкладає точильний камінь убік, а кинджал в піхви. Руки тепер нічим не зайняті, і він не знає, куди їх діти — руки у Катона великі і мозолисті, часом незграбні, а часом дуже навіть умілі. Зараз вони неспокійні.

Можливо, йому почулось? Це все стан гострого галюцинозу, і насправді Цезар Флікерман ніколи не казав цього, а нове правило про двох трибутів — це фокус його запаленого мозку? Катон швидко позбавляється цієї думки; він памʼятає розширені від страху зіниці Марвела, коли той почув це. Він памʼятає напружену позу Мірти позаду Марвела, її стиснуті в одну лінію губи і насуплений погляд. Це все точно було реально.

Колір райдужки Марвела фіксується в його памʼяті, ніби навмисно. Катона нудить, шлунок боляче спазмує у спробі витовкти назовні вміст (нічого не виходить, і він радий, що сьогодні поснідати не вдалось). Проте це добре заземляє його та повертає назад в реальність — досі в ту реальність, де цілий світ звужується до напівспражньої Арени з навченими вбивати підлітками.

Брудно-коричневий. Колір райдужки Марвела був брудно-коричневим.

Він нарешті вдивляється в обличчя Мірти і перестає ховати від неї погляд.

отправив последнее письмо женя ощутила как тягостное ожидание все сильнее сдавливает ее горло тревогой. все тяжелее заснуть ночью, не прислушиваясь — вдруг служанка царицы уже бежит за другой служанкой? вдруг она пропустит звуки просыпающегося от ночного сна дворца, ведь гонец принёс новости? где-то в глубине души женя мечтала, что николай проберется в замок незаметно и постучит именно в ее дверь. глупости, конечно, но где-то между сном и явью привидится и не такое. скоро настанет утро и мечтать снова станет некогда, выполняя свой привычный круг обязанностей: стереть шрамы василия, выровнять морщины царицы, присутствовать на завтраке, снова умаслить царицу и спешить в малый дворец, к издевкам багры и ее требовательности. кажется годы были не властны не только над внешностью гришы, но и над характером. ни разу женя не заметила за своей суровой преподавательницей и капли жалости, но однажды с удивлением обнаружила сострадание — когда та освободила ее от занятий без вопросов со стороны сафин. откуда багре было знать, что именно в тот вечер женя долго растирала кристаллы в ступе и смотрела как закипает вытяжка из белладонны? и прежде, чем смешать два незамысловатых компонента повернула ключ в замке на еще один оборот, чтобы никто не осмелился ее тревожить. горький вкус заставляет девушку закашляться, едва не выплевывая зелье, но продолжает делать глоток за глотком — только так, никак иначе. на утро она сама разведет огонь в камине и без жалости швырнет кровавую сорочку и простыни, которыми она вытирала пол. никто не узнает. никому и не надо знать. а потом раздастся стук в дверь и женя торопливо побежит открывать, удивляясь кому она могла понадобиться так рано, а получает лишь небольшую записку с освобождением от занятий. и ледяной холод пронзит позвоночник — багра знает. багра в с е г д а все знает.

пройдет почти неделя, пока женя перестанет испытывать боль внизу живота от каждого резкого движения, но ни один мускул на лице не дрогнет, а тонкие пальцы будут лишь сильнее сжимать тяжелую шкатулку ткачихи. девушка заставляет себя забыть о любых собственных чувствах, пока аккуратно, стараясь не касаться кожи придает царице татьяне цветущий вид, на который уже давно плевать ее законному супругу. все ухищрения, так щедро даруемые женей, замечают лишь придворные льстецы, да юные фаворитки короля, в неуверенности поджимающие губы. потом пройдет еще неделя... и еще. любые события, любые переживания сотрутся, покроются пылью, затмеваемые рутинностью жизни из которой и состояли будни юной гриши. только уже никаких милых чаепитий или сказок, с любовью подобранных. только никаких писем, чтобы перечитывать в тишине комнаты — она сожгла все вместе с сорочкой, безжалостно кинув в огонь, подводя черту под собой прошлой. все больше и больше она понимала о чем говорит генерал кириган, все сильнее ей хотелось, чтобы к гришам стали относиться как к равным, а не забавным игрушкам, в случае необходимости способными стать оружием.

а потом николай и остальные возвращаются в столицу и женя мраморный изваянием стоит позади трона королевы, прикрывая свое присутствие тенями, отбрасываемыми монархами в их величии и радости от возвращениям младшего н а с л е д н и к а. девушка коротко улыбается поймав взгляд николая и тут же опускает глаза — не дело служанок так беззастенчиво разглядывать царских особ. жизнь в замке приобретает суетливый характер, ведь подобные события сопровождаются празднествами, к которым готовится каждый в большом дворце и женя не исключение: ей поручено порхать между комнатами, весело щебеча рыжей канарейкой для всех, кого царица пожелала «привести в порядок». маленькое счастье, что николая не было среди попавших в список и девушка могла оттягивать момент разговора, суть которого она не могла вообразить или придумать — писать письма, рассказывая о событиях дворца или переписывать стихи куда проще, чем стоять, мучительно подбирая слова и сдерживая все то настоящее, что бережно хранится спрятанное под ста замками правиль и условностей. ей бы найти в себе смелости броситься тому на шею, сжать сильнее в объятиях, слушать как стучит сердце под парадным кителем и хотя бы на мгновение забыть о мире. но вместе этого коротко пожимает руку николая, пока губы сами произносят заученные фразы «рада что вы вернулись», «приятно видеть вас снова», «как всегда выглядите потрясающе». и все. это все что ей разрешено, пока жадные до сплетен глаза оценивают каждое ее действие — это утомляет, но женя знает правила игры слишком хорошо, чтобы сделать неверными хотя бы пол шага.

белым жемчугом вышито ее платье, вызывает восторг и шепотки у собравшихся, а ей просто хочется засмеяться — когда-то она собиралась жемчуг чтобы расшить все платье жемчугом, а не только корсаж и элеметны юбки. ныряльщики людей храбры, но беззащитны там, под толщей воды, в темноте древних скал и морских чудовищь. порой улла просыпалась среди ночи, в своих снах слыша чужие молитвы, перебиываемые далекими песнями, которые дарили улле ее голос обратно. во сне держась за руки с сигне она пела и пела, с улыбкой глядя на вырастающие лабиринты из длинных водорослей или расцветающие палипы на острых углах кораллов. на счастье улле редко снились кошмары и ей не приходилось проживать весь ужас, обрушившийся на нее вместе с предательством лучшей подруги, вместе с невозможностью вернуться домой.

когда ее представляют очередному правителю улла прикладывает все усилия, что бы сохранить лицо. ну конечно же! хельга... имя, когда-то значившее на языке сильдройр «священная». в душе снова готова заливисто смеяться над этой иронией, над этим выбором. священная.. святая... ведьма. ведьма, именно так зочут ее рыбаки, когда она ныряет в бушующее море с самой высокой скалы, а потом выныривает, держа в руках свою новую морские находки: перламутровая раковина, яркий коралл, горсть монет или еще один подарок моря, подарок дома, в который ей никогда не вернуться. и она может нырять сколько угодно, но простое человеческое тело нуждается в воздухе и страдает от давления пучины, заставляя ее из раза в раз возвращаться на берег, к нагретому пески и полированным камням, разбивающих прибой.

теперь уже улла почти привыкла к человеческой жизни и почти не скучала по темной морской глубине, все еще звавшей ее далекими песнями народа, который — на самом деле — никогда не был ее народом. думать о всех годах презрения и пренебрежения больно, но необходимо — так получалось легче примириться с своим новым положением, новым окружением, новым привычкам. голоса чаек все еще резали тонкий слух сильдройр — они были свободны лететь над синевой неба и нырять в золото рассветного солнца. улла помнила как они всегда соревновалась с другими чтобы коснуться зеркала воды, выталкивая себя из воды выше, делая жадный вдох, словно только он и мог их спасти. спасти ее.

сейчас она думает, что если бы не брат, то она скорее всего она бы утопилась, желая хотя бы так вернуться в море, в родную пучину, к тихому шепоту камней, ворочаемых далекими волнами и невидимыми течениями. боль внутри нее никогда не проходит, а тоска заставляет возвращаться на берег снова и снова, отказываясь уезжать куда-то далеко от запаха соли и водорослей. и от песен жен рыбаков... песни полные глухой боли, стоящей на берегу женщины и всматривающейся в горизонт, ожидая, когда покажется знакомые очертания. песни про радость от большого улова и пережитого шторма. эти песни нравились многим сильдройр и раньше они частно прятались среди камней гавани, желая послушать о чем поют женщины в этот раз. у них была своя магия, о которой те даже не подозревали.

улла вежливо кланяется, пока длится церемониальная часть, но после смотрит вопросительно на александра: — зачем мы тут? какое этому королю дело кто я и откуда я? — покинув простоную залу тут же спрашивает девушка и откидывает волосы за плечи — так она делала всегда, готовясь к конфликту или ссоре. — почему хельга? — не выдерживает, выдает терзавший вопрос, ответ на который лежал на поверхности. но не хочет слишком долго думать о правителях — ее это совсем не касается, ведь она живет свою тихую, почти скромную, жизнь на берегу моря и по ночам слышит как поют сильдройры, зазывая моряков мимо спасительно гавани с ее ярким маяком. улла слышит их песни, знает какую магию они творят, но не может пропеть и слова — из ее рта вырывается только воронье каркание, смешенное с рокотом шторма. она больше не может заставить водоросли танцевать, а ракушки хлопать створками в новом ритме песни.

Фундамент всех проблем человечества имеет философскую структуру: то рубашка длинная, то член короткий. Базовый этаж, подспорье для амбициозно настроенных кураторов факультета диванного анализа. Но факт остаётся фактом. Спокойная реальность в размеренном ритме – что-то из разряда космических высот, пусть жрёт кто угодно, но не он, разумный организм, знающий кого-как-и-зачем-хочу. И так однажды оный просыпается ранним утром, посасывая кофейную гущу из любимой банки с логотипом «u best», чтобы выйти в свет просторной лоджии роскошного особняка, взрываясь триумфальным приветствием в адрес умственно отсталых собратьев: даёшь абсурд – выкрикивает тот, что на два щелчка умнее, а в ответ слушает глухое хлопанье бескостными языками, считает до трёх, выдерживает паузу. Что потом? Явил туалетный мудрец чудо, молвив сука человечьим гласом: слишком просто живёшь ты, тварь дрожащая, открой рот и прими в голову свежую мысль – чего не понять, вырезай с рядом стоящим. Один говорил, другой слушал, пока третий исполнял волю благую, не дождавшись титров. Подпись по-умолчанию, условия контракта пусть читает кто-то другой, знающий кого-как-и-зачем-хочу.

В людях Касл ненавидел одно – людей. Бесконечная регулировка ментальных присадок, внешние факторы с заглавием: причинность (!), слишком ломано по углам, и часто, стабильно, постоянно, не сходится с первоисточником, инструкцией. Увесистая манера ломать собственноручно выстроенные стандарты, чтобы на костях едва выдохнувшей логики строить монолиты сумасшествия. Никто не говорил, что будет просто, никто не скажет, что после стартовой черты роддома, понесут в зал распределительного барабана. Нет никаких серебряных ложек или золотого дна, только смачный пинок под зад и напутствующее «не сдохни». С этого момента, выпавшая из гнезда дичь принимается хвататься за края жизни. Падают все, без исключения. Только одни всмятку, дополняя гнилое панно социального абстракционизма, другие верхом на тех, кто всмятку. Фрэнк был из котла третьих, чьё описание вкратце звучит как: да, оно и есть, волю благую исполнит, и в расход. Суть проста, но палка, та самая что раз в год стреляет, оказалась не в тех руках. Человек дышал, существовал, ошибался, снова ошибался, и опять, заново, пока отброс третьих не выблевал заводские настройки, превращая святая святых библию антропоморфного куска говна в рапорт. Военный журнал. Запись первая: в людях Касл ненавидел одно…

Наверное, самое банальное желание простого смертного – жить, у каждой недалёкой головы свои взгляды и инструкции на этот счёт. А есть ли связки? Точки соприкосновения, как пункты высеченных правил, чтобы частично визуализировать это самое жить? Если поверхностно, зачастую, кто пошустрее жалом, использует принцип от противного: хочешь хорошо? Сломай плохо. Проще только со столбом играть в шахматы. Хотел бы Фрэнк отвлечься на такую партию, но, не сейчас, потому-что за окном цветущее настоящее великой эпохи, где человек переиграл в противоречия. Покой найдётся на другой стороне, а до тех пор… стрелять в подвижную цель непросто, куда сложнее, если цель резво залечивает раны. Именно потому Касл использует особую «начинку» тормозящую свёртываемость крови, попутно чередуя боезапас: кислотные, бронебойные, разрывные. Когда скрипящая когтями и клыками свора недо-шиншилл наседает, двигаться нужно точно. Любая ошибка – минус жизнь. Сохранений в арсенале не завалялось.

— … подъём, Гизмо... – картина маслом, подумал Фрэнк, когда бронебойным превратил резервуар с толстостенным стеклом в груду хлама. Распластавшись бледным мясным мешком, Хоулетт не выглядел как яростный рубака. Шрамы от десятков надрезов и бесчисленные спирали игл, специфический почерк местной программы фанатов научного прогресса. Неважно, чем качали высушенную тушу канадца, лечащий фактор не спешил становиться в строй. Плохо. Для канадца. На посещение пациента Касл готовился два года. И было бы глупо, ворваться в капкан, кишащий злобными отпрысками Росомахи, с пустыми руками: – … лучше бы шахматы со столбом... – пятнадцать миллилитров концентрата адреналина для обычного человека, гарантированная, мучительная смерть. Но, для звероподобного кома безграничной злобы, почти чашка свежезаваренного эспрессо. Чертовски болезненного эспрессо. Каратель отдавал себе отчёт: данная прогулка, если что-то пойдёт вразрез плана – билет в один конец. К чёрту. Щелчок инъектора, и визжащая тирада за спиной, события развиваются слишком стремительно. Забаррикадированная стальная дверь частично располосована когтями двух выбритых подростков, в чертах прослеживается родственная схожесть, а в манере поведения так и вовсе: отбитые на голову, узрел бы старик, пустил бы скупую слезу. Мысленно отшучиваясь, Касл не успевает сменить боекомплект, и приходится дробить зажигательными. Очень плохо, ведь сучьи детишки вне себя от трюка с огоньком. Едва успевая увернуться от стремительного броска вопящей твари, Фрэнк прокатывается на спине в противоположную сторону лаборатории. Вскользь улавливая взглядом бездвижное тело Хоулетта, капитан нечленораздельно выражается под нос, наспех меняя обойму штурмовой винтовки. Молодняк движется хаотично, неистово полосуя двойными когтями всё на своём пути. Исследовательская программа подарила выводку стальной маникюр, конечно, не адамантий, но вполне практичный материал, если необходимо выпотрошить зарвавшуюся шкуру чересчур активного ветерана.

Для подствольных слишком мало пространства, есть риск остаться без пары-тройки конечностей. Один из потенциальных рисков, отнюдь не первостепенный. Не отвлекаться, следить за ударами. В отличии от Росомахи, клонированные образцы лишены многолетнего опыта, а базовый комплект «зашитых» навыков позволяет Каслу пожить на несколько минут дольше. Только была и оборотная сторона: юнец и девушка с выбитыми маркерами на лбу, оказались значительно выносливее. Заведомо, пришлось обломать немало зубов, дабы вычитать почерк элитной гвардии программы, составить список реагентов для боекомплекта, и откровенно говоря, в довесок всему, Фрэнк понимал, глубже в брод – тени гуще… Пара шипящих тварей яркое тому доказательство. Плохо, очень плохо. Боекомплект стремительно таял, а волчата продолжали выть почуяв лёгкую кровь…

Найти и узнать кто стоял за нападением так и не удалось… но! Произошло чудо в виде старого знакомого с "ликом смерти, вооружённым всякими штуками". Последняя их схватка произошла тогда же, когда Габи в последний раз видела своих сестёр. Или они виделись и позже?... Ай да плевать, дело не в этом. Знаете в чём мораль этой басни? Медоед немножечко недооценила противника, за что и поплатилась. В конце концов, в подобных делах Лора лучше шарит, не говоря уже о Дакене или Логане. Естественно, они повидали гораздо больше на своём веку, может быть даже прошли не одну войну. А девочка? Вся её жизнь была подготовкой к чему-то. И не мирными днями, не войной, но постоянным бегством в попытке встречи с той самой семьёй. Габи уклоняется от взмахов мечом, но и сама не может ранить Таскмастера. Со стороны это даже не казалось боем, но Кинни-младшая старательно пыталась превратить потасовку в него. Трудно быть без опыта работы, ведения боевых действий и умения вывести всё на должный уровень, чтобы матч засчитался в твою пользу.

Пара моментов и тело перестаёт двигаться. Она ещё чувствует всё, но не может пошевелиться. Хочет подняться и продолжить бой, но последнее что мутант помнит это как её тело закидывают в большую капсулу с каким-то бесцветным газом. Становится тяжело дышать, но в замкнутых пространствах это не редкость. Ощущение будто что-то сломалось в сложном механизме под названием "тело". Она слабо слышит то, что происходит снаружи, но ей достаточно того, что, кажется у Таски всё идёт не совсем по плану. Вероятно, надо было брать Джонатана, он уж точно бы не оставил в беде хозяйку. Впрочем, зная что он сейчас на диване лежит и смотрит прекрасные сны со множеством еды вокруг него успокаивала Габи даже в такой опасной для жизни ситуации. Забавно, что эта капсула выдержала взрыв, но возможность бесконтактной подачи газа туда не была предусмотрена её создателем. Тело начало исцеляться в нормальном темпе и этого времени хватило, чтобы вырваться наружу после загадочного спасения. Но кто был спасителем — выяснять времени не было. Да что там — подобная роскошь вообше ценилась в современности.

И стоило тем самым "похитителям" подобраться ближе уже к полуразрушенному объекту с Габи внутри, они услышали только одну фразу, олицетворявшую всё, что произойдёт в следующие несколько минут:

— Время вечеринки, ребята.

Количество колотых ран в следующие несколько минут возвысилось до критической отметки. Они потратили много пуль, но опять же — впустую. Верный исцеляющий фактор обнулял любую возможность значительного урона. Что до Таскмастера? У него, вероятно, были другие проблемы, а вдаваться в чужие проблемы, когда до закрытия магазина оставалось всего ничего — не уважать время. Ох, чёрт, опять вернулись к вселенскому обсуждению о значении времени. Давайте так? День это полная пицца, а кусок — это всего лишь час. И вопрос этой задачи состоит в том, что… как поделить эту чёртову пиццу на двадчать четыре куска? Странные мысли лезли в голову, пока тело находилось посреди мясорубки. Вероятно, подобные мысли заглушали чувство вины и того, что "у кого-то из них, наверняка, есть семья и дети ждут их дома". Но, если они знали на что шли, то подобные мелочи их вряд ли волновали в этот момент.

Впрочем, заляпанная в крови и изрядно уставшая потрошить этот бравый отряд солдат, Габс понимала — они не последние уж точно. Так что, лучшим планом сейчас будет тактическое отступление. Тем более, оглядываясь назад, она поняла: дело плохо и эти уж точно не будут церемониться и думать о морали. От них веяло чем-то не таким, чем-то плохим, опасностью и смертью. Больше всего девушку пугало обнаруживать этот запах на себе самой и задаваться вопросом — а много ли человеческого осталось конкретно в тебе? Хотя, что такое жизнь по её меркам? У неё идёт бурная молодость и процесс взросления. Естественно, дерьмо вроде суперсекретных организаций и наёмников посреди ночи не было для неё чем-то очевидным. Живот урчал, пока Габи и старалась отдышаться в переулке. Чёрт знает сколько она уже пробежала, но пару кварталов точно. Попытка пошарить по карманам обошлась ещё более большим провалом — деньги куда-то исчезли… и её, и "заботливо позаимствованные у мертвецов".

Вот. Вот они – скалы, о которые разбивается мечта вкусно поесть.

калебу нравится в йорхасе — приятная перемена слагаемых, калеб любит империю, но в ней после смерти родителей иногда тесно и душно, как в клетке, и, кажется, еще немного, и депрессия начнет пожирать его кости, если он хоть немного ее не придушит. ( калебу с таким раскладом должно нравиться где угодно, но йорхас ему нравится чуточку больше, потому что это — родная страна эссека. )

есть только одна проблема — в йорхас он переезжает не только лишь потому, что эссек родом оттуда. трент икитон — наставник, преподаватель, с недавних пор еще и коллега, а также тот, от кого зависит вся научная деятельность калеба, — получает приглашение работать в научном центре при консерватории йорхаса, и считает, что ему обязательно нужно похлопотать о переводе еще и калеба («как же, вы ведь все равно переезжать туда собираетесь, господин видогаст, не хотелось бы, чтобы ваш разум потерялся в пучине бюрократии, ведь вы же сами совершенно точно подаваться будете»).

в целом, калеб его об этом не просит, но трент икитон все равно делает так, как считает нужным, будто бы враз заменив калебу обоих родителей тем, что считает, что знает, как калебу будет лучше. и вроде бы ему нужно радоваться — это то, что говорит ему астрид, когда эадвульф добавляет, как он ему сильно завидует, — но калебу на душе не спокойно. он не делится этим с эссеком, считая, что на фоне придушенной депрессии в нем просто разрастается излишняя тревожность. это мелочи. он расскажет эссеку об этом спустя некоторое время, когда подобные вещи переходят в категорию «посмеяться над ними в будущем, заглядывая в глаза напуганному себе из прошлого».

и калеб продолжает убеждать себя в том, что он зря переживает, даже когда трент становится более чем недвусмысленным. и калеб продолжает целовать эссека в щеку по утрам, когда уходит на работу, а вечерами продолжает делиться с ним всем, что случилось за день, опуская любимые упоминания трента, который перестает пытаться быть родительской фигурой.

может, это цена, которую калебу заплатить нужно за то, чтобы просыпаться в одной постели с эссеком вместо того, чтобы отправлять ему свои утренние сэлфи. у всего в жизни есть своя цена, и калеб готов платить свою, отмахиваясь от рук трента, что пытаются нарушить его личное пространство.

а потом эссек уезжает по делам, и трент так удобно планирует встречу для сотрудников консерватории, с которыми они работают, и где должен присутствовать и калеб (ведь эта встреча рассчитана специально для лучшего знакомства всех), что калебу кажется — он как-то приложил руку к командировке эссека.

калеб говорит эссеку, как он будет скучать, провожает поцелуем, а вечером уже сжимает зубы. трент говорит, что на этой встрече все должны познакомиться и узнать друг друга получше, а потом оказывается, что узнавать получше он хочет только калеба, и все старается в углу его перехватить, или увести туда. калеб хмурится, но молчит, как и не реагирует на то, что ему нужно остаться помочь с уборкой в помещении — собрать в пакеты пластиковую посуду и подобрать мелкий мусор.

от дыхания трента икитона, когда он наваливается на калеба, убирающего с его стола, разит смесью нескольких вин и не слишком свежей выпечки. калеб пытается от него ускользнуть, но у трента больше над ним силы (бумажной), и калеб не смеет применять к нему свою силу (физическую). он все еще хочет остаться в йорхасе, при месте в консерватории и с возможностью просыпаться в одной постели с эссеком. и только что калеб и пытается ужом ускользнуть от трента, выплыть на хитрости, отделаться от него тем, что чужие руки расстегнут ему ремень, стараясь скользнуть под нижнее белье, а губы — мазнут по шее.

калебу неприятно и мерзко, хочется ударить трента кулаком в лицо, но он думает про эссека, а потому, в легком «испуге», подхватив мусорный пакет, калеб уходит, надеясь, что трент икитон в их физической стычке не оставил на теле калеба видимых следов.

калеб чувствует, что его телефон вибрирует, но он его не проверяет — эссек сейчас занят, скорее всего, спит в своем роскошном отеле, чтобы вернуться к нему завтра, и больше ни от кого калеб звонков не ждет. оказывается, зря не проверяет его аж до самой квартиры — там его сюрприз ждет, эссек, и калебу приходится собраться и взять себя в руки раньше, чем наступит утро, в которое по расписанию эссек должен вернуться.

— какая приятная неожиданность, — калеб широко улыбается, целует эссека в щеку и в уголок губ, и не спешит раздеваться (он сделает это в ванной, долго себя в зеркало рассматривая, не оставил ли трент икитон где-то незаметные ему, но хорошо видимые взгляду эссека метки). от пальто, чтобы не вызывать лишнее к себе подозрение, приходится все же избавиться. — почему ты не сказал мне, что планируешь вернуться раньше? я бы постарался приготовить тебе ужин вместо того, чтобы пропадать в баре. как твоя конференция?

калеб, может, и спешит принять душ, но по эссеку он успел соскучиться, потому задерживается, трогая щеки эссека, в лоб его целуя, и с нетерпением ответа его ожидая — это точно не подождет, ведь эссек должно быть уснуть успеет, пока калеб будет под стать ему быть вымытым и в чистой пижаме рядом.